Римское общество развивалось отнюдь не как самоизолированное, и войны были важным элементом его экономики (как и для большинства архаических обществ). Недаром, пока римляне вели войны в Италии, кампании имели ежегодный и даже сезонный (что отразилось в существовании соответствующих календарных праздников, в частности «очищения оружия» осенью) характер. Как уже говорилось, труд воина, подобно труду земледельца, рассматривался как достойный гражданина, обеспечивающий его свободу и благосостояние общины.
Земли, отобранные у побежденных, поступали в распоряжение гражданской общины, которая могла наделять ими римских граждан (выводя колонии или отдельными наделами), продавать или предоставлять заимщикам за небольшую арендную плату. Немалая часть этих земель оседала в руках у богатых, и бедные граждане ожидали от войн новых земель для распределения (как это видно на примере борьбы вокруг «галльских земель» перед II Пунической войной). На заморские или заальпийские территории гражданские колонии долгое время не выводились, но многие солдаты оседали в провинциях, где они служили.
Что касается военной добычи, то экономическая роль ее была очень велика уже потому, что она (как вообще война) была фактором, который противостоял натуральному хозяйству, внося в него элемент, так сказать, сторонний и активизируя роль движимого (в самом прямом смысле слова) имущества, свободу его перехода из рук в руки.
Ожидание добычи определяло отношение римского общества к войне. Знать, по замечанию современного исследователя, мыслила в категориях скорее грабежа и захвата, чем производства, и военный успех считался наиболее достойным источником нового богатства. Рядовые участники войны видели в ней средство улучшить свое материальное положение или поправить его. Ливий, рассказывая о римских победах, всегда считает нужным указать размер добычи.
Чтобы представить себе, насколько разработанной была система организованного грабежа захваченных городов, лучше всего обратиться к рассказу Полибия о взятии Нового Карфагена Сципионом Африканским. «Когда Публий увидел, что в город вошло уже достаточно войска, он согласно обычаю римлян послал большинство солдат против жителей города и отдал приказание убивать без пощады всякого встречного и воздерживаться от грабежа, пока не будет дан к тому сигнал». После же сдачи карфагенского командующего «по данному знаку смертоубийство прекратилось и солдаты занялись грабежом» — Сципион дал им приказ «очистить дома, снести награбленное на площадь», где высшие командиры и делили добычу. Организованность этого предприятия поражает Полибия: «…если половина только войска отправляется на грабеж, а другая половина остается в боевом порядке для прикрытия грабящих, то у римлян никогда не случается, чтобы дело страдало из-за жадности к добыче. Так как никто не опасается, что потеряет добычу из-за другого, и все получают поровну, и остающиеся в запасе, и участвующие в грабеже, то каждый остается спокойно на своем посту; у прочих народов нарушение этого правила бывает источником величайших бед». Деньги, принадлежавшие казне Нового Карфагена, не пошли в раздел, а были переданы в армейское казначейство.
В данном случае Сципион, исходя из военно-политических соображений, воздержался от обращения в рабство и распродажи «пленных», т. е. захваченных жителей города. (Рабами, но не частными, а римского государства, стали из них лишь неполноправные, которые были использованы для военных нужд, но и им было обещано освобождение после войны, если они «докажут свою любовь к римлянам и усердие».) Тем самым Сципион на этот раз отказался от обычной в таких случаях важной части добычи. Иногда даже считают, что главной целью римских войн была охота за рабами, которые затем поступали в хозяйства римских богачей. Думается, все было сложнее — не все захваченные рабы попадали в Италию и не все оказывались занятыми в производстве. Но так или иначе войны, обогащавшие рабские рынки, облегчали состоятельным римлянам приобретение рабов, как и земли.
В рассказах римских авторов о II Пунической войне рабовладение предстает перед нами как давний институт и массовое явление. В сохранившихся фрагментах Законов XII таблиц мы уже сталкиваемся с достаточно характерными чертами будущей римской системы рабства и отпущенничества. Видимо, хотя роль римских завоеваний в развитии этой системы была велика, тем не менее корни ее уходят в глубокую древность.
В основе экономико-социальных представлений самих римлян лежала идея самодостаточности индивидуального хозяйства как материальной гарантии свободы и соответственно представление о возделывании своей земли как о труде, достойном свободного человека (члена гражданской общины, с которой было связано обладание этой своей землей). Этот труд осуществлялся в рамках индивидуальной ячейки гражданской общины-фамилии. Это слово часто переводится как «семья», но фамилия включала в себя и рабов, и рабочий скот, и самое землю. Главой фамилии — домовладыкой — был отец, а младшие ее члены — сыновья, внуки и т. д.— пожизненно находились в его власти и в полном распоряжении как работники. Сын лишь после смерти отца становился самостоятельным собственником, тогда-то оказывалось, что и раньше он всю жизнь работал «на себя». Раб, приобретенный «отцом фамилии», включался в нее, становясь самым бесправным ее членом, поскольку он был вне гражданской общины. Поэтому именно разделение людей на свободных и рабов считалось у римлян основным. Автор I в. до н. э. Варрон писал: «Все земельные участки возделываются людьми: либо рабами, либо свободными, либо теми и другими».
Таким образом, возделывание земли с помощью рабов не выходило за рамки традиционной фамильной организации, и рабовладельческие отношения вызревали в недрах крестьянско-патриархального хозяйства, где «моя» земля возделывалась «моими» же людьми. О рабовладельческом в отличие от крестьянского хозяйстве можно говорить, когда рабская часть фамилии приобретает самостоятельное значение, а отношения рабства становятся основой не только выполнения, но и организации труда. Для самих римлян, однако, эти два уклада различались просто как хозяйство бедняка и хозяйство богача. Для последнего «фамильный» идеал самодостаточности (разумеется, модифицированный) сохранял свою притягательность и выражал собой консервативные начала в римской экономике, способствуя сохранению элементов натурального, тяготевшего к самоизоляции хозяйства.
В приобретение земли вкладывалась немалая доля богатств, порожденных войной. Земельные участки к середине II в. до н. э. были, видимо, обычным предметом купли-продажи.
Появляются книги о сельском хозяйстве. Из римских авторов первым обратился к этому предмету Катон, чье небольшое сочинение, очень долго сохранявшее свое значение, выражает архаическое, но цельное «восприятие хозяйства как некоего живого организма, в котором одновременно действуют разные органы».
Имение, описываемое Катоном, не крупное. Но среднее имение необязательно принадлежало среднему землевладельцу. Крупный землевладелец обычно имел ряд таких имений, нередко в разных местах. «Катоновское» имение включает в себя различные угодья, чтобы по возможности обеспечивать себя всем вплоть до кольев и ивовых прутьев для привязки винограда. Многие орудия, однако, хозяин покупает в городах.
Рабы в имении — простые сельскохозяйственные рабочие. Их немного (чтобы не держать людей, не занятых большую часть года). Хозяин боится лишних трат, лишнего оборудования, всего лишнего, отягощающего—оно должно продаваться («хозяин должен быть легок на продажу, а не на покупку»).
Бережливость хозяина требовала поддерживать рабов в рабочем состоянии (паек зависел от затрачиваемого труда и был примерно равен солдатскому), находить для них занятия в непогоду и зимние вечера, а также работы, разрешенные в праздники, своевременно продавать состарившегося или хворого раба. Из культур Катон уделяет преимущественное внимание тем, которые должны были не только обеспечивать хозяина натуральным продуктом, но и приносить доход,— оливкам, винограду (хлеб в основном потреблялся на месте). В имении требовались хранилища и много тары для вина и масла, чтобы хозяин мог «спокойно выжидать дороговизны», значит, скорость оборота капитала не имела решающего значения для хозяйствования (именно в этом и в отсутствии давления мирового рынка, как показала E. М. Штаерман, состояло коренное отличие римского рабовладельческого хозяйства от капиталистического: вест-индского и американского).
Хозяин в имении не жил постоянно, а наезжал туда для инспекции и упорядочения дел. В его отсутствие всем заправлял раб-управляющий (вилик), которому помогала его жена (Катон выражается именно так, хотя правом рабский брак не признавался) — ключница (вилика). Рабская администрация не была многочисленна: кроме вилика и вилики, упоминаются надсмотрщик и сторожа (среди которых, впрочем, были и свободные). О рабынях в имении, кроме вилики, Катон специально не говорит, но это не значит, что их не было. По мнению М. Е. Сергеенко, они ведали огородом, кухней, пряли и ткали.
Катон ничего не говорит о пекулии (имущество, выделяемое рабу в пользование и вместе с рабом находящееся в собственности господина) вилика, который, однако, судя по всему, этим пекулием обладал. Пекулий служил орудием организации рабского труда и производства (облегчая, в частности, расчеты хозяина с виликом). Раб не имел собственных прав, но с разрешения и по приказанию хозяина он мог совершать сделки, «пользуясь правом господина» (как выражались римские юристы) . Вилик, без сомнения, этим правом и пользовался, и злоупотреблял.
Один из римских комедиографов писал (примерно через полвека после Катона), что быть виликом в отдаленном от Рима имении, куда редко заглядывает хозяин,— значит «не рабствовать, а барствовать».
«Свое» (т. е. в идеале самодостаточное) имение отнюдь не было свободно от хозяйственных связей с окружающим миром. Многие из форм такой связи, уменьшавшие долю землевладельца в доходе (издольщина, продажа урожая на корню), указывают на ограниченность возможностей рабского хозяйства — при сколько-нибудь интенсивном земледелии оно не могло быть слишком большим и не могло не нуждаться в сезонной рабочей силе со стороны (для ее найма и организации приходилось прибегать к услугам подрядчиков).
При всем том земледелие в сознании римлян (как и вообще древних) прочно связывалось с домоводством. Наставления Катона включают в себя тексты молитв богам за благополучие дома, рецепты кушаний (очень простых), демонстрируют общую атмосферу жизни в имении, достаточно примитивной, где хозяин интересуется всем, вплоть до борьбы с молью.
Катон рассказывает лишь об одном типе римских имений, хотя и наиболее показательном для римского рабовладельческого хозяйства. Написанное на исходе Республики сочинение Варрона «Сельское хозяйство» принадлежит иному, чем катоновское, пласту римской культуры. Написанный в литературной форме диалога, демонстрирующий эрудицию автора, этот трактат отстоит дальше от практики, но стремится к энциклопедичности. Сопоставление сведений, сообщаемых обоими авторами, придает объем и историческую перспективу нашим знаниям о сельском хозяйстве времен Республики.
Особый раздел Варрон отводит скотоводству. Усадебное скотоводство было и в катоновском имении (где унавоживание было важным элементом земледелия), Варрон знакомит нас с крупным — отгонным. Тысячные стада овец двигались по горным тропам Средней и Южной Италии между зимними (равнинными) и летними (горными) пастбищами. Пастбища принадлежали к «общественному полю» и сдавались откупщикам-публиканам, которые собирали с владельцев стад (через их пастухов) плату и обеспечивали государству его доход (фактически выполняя и здесь функции государственного аппарата). Такое скотоводство было высокотоварным, ориентированным на шерсть. Пастухами были рабы, но к ним предъявлялись специфические требования: они должны были быть крепкими и ловкими (в имениях же скот пасли не только мальчики, но и девочки) — такими, что «могут отбиться от зверей и разбойников, навьючить на животное тяжелую кладь, могут первые кинуться па врага, могут метнуть дротик». Пастухи жили стоянками на пастбищах, имели пекулий. С ними были и женщины, которые готовили им еду. Во главе стад стоял старший пастух (тоже раб, как и вилик), немолодой, опытный и грамотный, чтобы составлять отчеты о стаде. Неудивительно, что пастухи, сплоченные, инициативные, прекрасно знающие местность, оказывались серьезной силой рабских восстаний.
С зимних на летние пастбища перегоняли и мулов, разведение их тоже приносило большой доход. В лесах пасли стада коров и свиней, в скалистых местностях — коз; стада этих животных были не слишком большими. И в рассказе Варрона о скотоводстве можно заметить «катоновские» тенденции: стремление к доходу, страх перед тратами и — по крайней мере в усадебном скотоводстве — идеал самодостаточности: «Кто не слышал, как отцы наши называли лентяем и мотом человека, у которого в кладовке висела ветчина от мясника, а не из собственного имения».
Высокая товарность и специализация отличали подгородное хозяйство, развившееся в основном в послекатоновские времена и ориентированное на состоятельного покупателя. Здесь разводили дорогие фрукты, ранние овощи, цветы — многое из этого, видимо, производилось и средними хозяевами. Особое внимание Варрон уделяет птичникам, удовлетворявшим специфические потребности большого города. Птиц разводили дорогих и редких: «африканских кур», павлинов («престижная» еда), но и более простых, которые тоже могли приносить большой доход, чему обычно способствовали «или публичное угощение, или чей-нибудь триумф, или обед коллегии. Им теперь нет числа, и от них вздуваются рыночные цены».
Варрон утверждал, что нет другой страны, которая была бы так хорошо возделана, как Италия. Несомненно, это имело огромное значение для ее общего (хотя очень дифференцированного) уровня жизни. Но какое значение имели сельскохозяйственные доходы для римских богачей, владельцев неимоверных состояний?
Первая же фраза Катонова «Земледелия» настораживает: «Предпочтительнее, пожалуй, для обогащения заняться торговлей, да она так опасна, или даже ростовщичеством, да оно так непочтенно». Катон не обещает своему читателю ни быстрого, ни сильного обогащения. Доходность товарных угодий имения обеспечивалась уровнем самодостаточности его как хозяйственного целого. А «прочность» дохода от земли сводилась, видимо, к тому, что земля не могла погибнуть, как корабль купца.
Как пишет советский исследователь, «за исключением некоторых крупных скотоводов конца Республики, ни один из известных нам римлян не нажил большого состояния на сельском хозяйстве, основанном на рабском труде. Очевидно, оно приносило, в общем, довольно скромный доход…» 3. Правда, очень крупные землевладельцы, по-видимому, получали немалый доход, сдавая землю в аренду, но изучение арендных отношений во времена Республики затруднено тем, что отношения зависимости, которые возникали между человеком, возделывавшим чужую землю, и ее собственником, не занимали римских писателей-агрономов. Они писали о возделывании своей земли, а при аренде земля просто передавалась другому, который также возделывал ее с «потомством» или рабами. (Недаром слово «колон», которое лишь позднее стало специфическим обозначением человека, сидящего на чужой земле, в языке Катона обозначало вообще человека, возделывающего землю, и прилагалось именно к собственнику-рабовладельцу.) Поэтому римляне того времени не противопоставляли арендные отношения рабовладельческим и принципиально иного уклада в них не видели.
Сказанное не умаляет значения сельского хозяйства как основы италийской экономики. Именно оно обеспечивало Италию продуктами питания, в том числе хлебом (привозного хлеба хватало только на Рим и на войско). Но в глазах богатых владельцев имений земледелие само по себе было не «отраслью хозяйства» (они и не мыслили в таких категориях), а скорее престижным образом жизни и его самообеспечением. Источником средств для приобретения земли было, как правило, не производство. Земля считалась ценностью не просто экономической, но нравственной и укорененной в идеологии. Недаром унаследованная («отцовская и дедовская») земля считалась крепче связанной с владельцем, чем купленная, и продажа ее была одиозна в глазах общественного мнения.
О римском ремесле Средней и Поздней Республики дают представление советы Катона: «Туники и прочие вещи где покупать. В Риме: туники, плащи, лоскутные одеяла, деревянные башмаки. В Калах и Минтурнах: плащи с капюшонами, железные изделия, серпы и ножи, лопаты, кирки, топоры , в Суэссе и в Лукании телеги; молотильные доски в Альбе и Риме; долии, чаны, черепицу из Венафра. Для тяжелой земли хороши будут римские рала, для рыхлой кампанские <…). Маслодельные прессы в Помпеях, Ноле . Ведра, кувшины для масла и прочую бронзовую посуду в Капуе и Ноле. Кампанские корзинки хороши». Все это необходимый хозяйственный инвентарь, утварь, рабочая одежда. Кое-что из этого можно было делать (и нередко делали) и в имении. Но Катон рекомендует «нелегкому на покупки» хозяину иметь дело с городским ремеслом, развитым и дифференцированным. Кое-что делалось на заказ из материала хозяина: заказывая (в Казине или Венафре) канат для давильни, надо было сдать в мастерскую «восемь шкур собственного скота, недавно перемятых». Маслодельные прессы привозились на быках, монтировались и отлаживались мастерами. Иногда приглашались мастера для изготовления металлических деталей, заливки их свинцом и т. п. Имение Катона при всей его тяге к самодостаточности оказывается тесно связано с городским ремеслом целого района Италии, причем речь идет именно о связи хозяйственной, производственной.
Распространяется и ремесло, рассчитанное на городского потребителя. Наряду со старыми отраслями (гончары, сукновалы, плотники и т. п.) появляются новые, некоторые из них — тоже в результате насущной потребности, например хлебники, занимавшиеся размолом зерна и выпечкой хлеба (прежде это было домашней работой). К очень раннему времени римские авторы относят возникновение первых коллегий — непроизводственных объединений ремесленников по профессиям. Они ставили под контроль гражданской общины ремесленную деятельность, необходимую для ее жизни. Заморские завоевания — обусловленный ими приток богатств, ввоз квалифицированных рабов-мастеров, рост спроса на предметы роскоши — резко интенсифицировали этот процесс. Таким образом, диапазон ремесленной деятельности был очень велик, и развивалась она очень бурно, сосредоточиваясь в основном в городах.
Однако среди упоминаемых Катоном источников дохода ремеслу не находится места. Читатель из того круга, к которому он обращался, мог не видеть большого худа в «непочтенном» ростовщичестве, но ему и в голову не могло прийти заняться изготовлением вещей на чужую потребу. «Заработок делает человека рабом» — эта странная для нашего ума сентенция (дошедшая до нас как цитата из автора II в. до н. э., но, может быть, и более древняя) выражает мировоззрение общества, где представление (крестьянское в своей основе) о полной свободе человека предполагало жизнь, обеспечиваемую землей, которая ему родит, а не просто приобретаемыми деньгами. Вознаграждение же, по римским представлениям, ставило получающего в зависимость от дающего, а всякая зависимость воспринималась как личностная и даже в какой-то мере как власть над телом. Позднейший лексикограф называет «самым низким и самым грязным промыслом» «сдачу за плату своего труда или — для поругания — своего тела»! Даже раб представлялся некоторым античным (не только римским) мыслителям «бессрочным наемником». Греки считали, что «рабу плата —еда», но в сложно организованном рабовладельческом обществе отдельные категории рабов, в частности рабы-ремесленники, могли получать и деньги.
E. М. Штаерман, подробно исследовавшая римское ремесло, пишет, что «во вновь возникающих, развивающихся и передовых отраслях превалирует абсолютно труд рабов. Труд свободных продолжает играть большую или меньшую роль в исконных, традиционных отраслях, но и там в той или иной мере используются рабы»4, хотя никакими цифровыми данными о соотношении свободного и рабского труда мы не располагаем. Разделение труда в ремесленных мастерских было простым разделением между трудом мастера, его помощников и чернорабочих.
Формы функционирования ремесла были различны: домашнее ремесло, наем и подряд как отдельных ремесленников (рабов и свободных), так и групп, мастерские, работавшие на заказ и на продажу. Очень больших мастерских, видимо, не было: в отраслях, производивших товары массового спроса, насчитывалось до сотни работников. Такие мастерские легко распадались на меньшие, сдавались по частям в аренду (которая существовала в ремесле, как и в сельском хозяйстве, не меняя общего характера производства). В других отраслях распространенной формой была мелкая мастерская, где мастер работал с помощью нескольких рабов. Нередко он отпускал кого-то из них на волю, чтобы оставить ему мастерскую или чтобы поставить его (не теряя с ним хозяйственной связи) во главе отпочковавшейся мастерской. Вообще рабы-ремесленники (в отличие от сельскохозяйственных) выходили на волю достаточно часто и обычно продолжали заниматься прежним ремеслом.
Такое дробление разрастающихся мастерских, как пишет E. М. Штаерман, объясняется невозможностью организовать на основе рабского труда крупное производство, которое требовало бы внимания и тщательности, недостижимых без постоянного и пристального надзора самого хозяина или мастера, руководящего работой. Так же и в сельском хозяйстве, слишком крупные имения были экстенсивными и обрабатывались небрежно или дробились между арендаторами, в средних же управление было легче, и самыми доходными оказывались не отдельные имения крупных землевладельцев, а хозяйства среднесостоятельных людей, которые управляли всем сами. Естественно, что и «в ремесле, как и в сельском хозяйстве, когда возникала крупная собственность, она сочеталась с мелким производством».
Следует учитывать и страх перед «специализацией» крупных состояний. Принцип их рассредоточения по множеству дробных предприятий можно считать характерным для римской экономики, хотя, конечно, были и исключения, такие, как крупное отгонное овцеводство в Средней и Южной Италии. Рассредоточение могло осуществляться посредством аренды и т. п., но большие возможности для этого предоставляла сама римская система рабства и отпущенничества, положенная в основу организации хозяйства. Самый простой пример — сосредоточение в одних руках нескольких средних имений (предпочтительно в разных местах) под управлением виликов. Так же могли организовываться и ремесленные мастерские во главе с рабом-мастером в качестве управляющего. Система пекулиев позволяла такому мастеру копить деньги для выкупа из рабства (раб мог выкупаться на волю деньгами из пекулия, который и так был собственностью господина, это обеспечивало заинтересованность раба в порученном ему деле). Раб мог иметь в своем пекулии и рабов («викариев», буквально: «заместителей»). Система «ординариев» (раб, распоряжавшийся викарием) родилась, видимо, в рабской администрации (викарий раба-управляющего упоминается у Плавта), по применялась и в ремесле. Тогда раб-мастер мог чувствовать себя почти что предпринимателем. Но и пекулий, и рабская иерархия существовали только как рабочие отношения господского хозяйства. Совместное бегство ординария и викария обнаруживало их общую классовую принадлежность, уравнивая в бесправии: оба они были теперь одинаковыми беглыми рабами — собственностью господина, которая «украла сама себя», по выражению позднейших римских юристов.
Отпуск раба на волю, превращение его в отпущенника открывали перед господином новые возможности его использования. Дело даже не в отработках, которыми обязывались отпущенники. Отпущенный на волю с соблюдением всех формальностей становился римским гражданином (с урезанными правами, но его сын уже считался свободнорожденным) . Вместе с тем он был связан с бывшим господином (теперь — «патроном») уже иной связью типа древней клиентской. Обусловленное ею личное положение отпущенника могло варьироваться в широких пределах. Экономически он, подобно рабу, мог использоваться патроном и как работник, и в управлении хозяйством, и как агент, и как глава выделившегося предприятия и т. п. Но юридически он сам нес ответственность по своим обязательствам в отличие от раба, за которого обязывался господин. Патрон мог финансировать деятельность отпущенника, ссужая ему деньги из доли прибыли. Это давало патрону возможность помещать свои деньги с меньшим риском и не стесняясь дурной репутации некоторых занятий, порой несовместимых с его социальным положением. В ремесле роль отпущенников была очень велика.
Крупную торговлю Катон, сравнивая три способа обогащения, ставил на первое место и называл купца человеком «предприимчивым и ревностным», но тут же оговаривался: дело-де это опасное. Вся крупная торговля была морской, и постоянный риск кораблекрушения, встречи с пиратами и т. п. компенсировался лишь возможностями большого выигрыша. Торговля времен Средней и Поздней Республики ориентировалась не столько на стабильность, сколько на колебания цен и ситуаций, обусловленные урожаями и неурожаями, войнами, изменениями в спросе и т. п. Конечно, и такая торговля содействовала развитию товарных отраслей производства и укреплению всяческих связей внутри римской державы. Но торговый капитал не финансировал и не организовывал производство, фактически эксплуатируя его. Скупщики урожая, приобретавшие его нередко на корню, пользовались нуждой земледельца в наличных деньгах или даже в сезонной рабочей силе (которую они в таком случае подряжали) и создавали запасы, с которыми они могли маневрировать, не только выжидая повышения цен, но и искусственно создавая его. Применительно к ремеслу крупная торговля содействовала не столько процветанию отдельных центров производства, сколько распространению их изделий как образцов (чтобы не сказать стандартов) для подражаний, изготовлявшихся уже на новых местах. Торговый капитал, эксплуатировавший производство, был, как и оно само, объектом эксплуатации для ростовщического капитала, паразитировавшего даже на организации сбора государственных доходов.
В торговле и ростовщичестве рабы использовались очень широко: не только как гребцы и шкиперы на кораблях и даже не только как счетоводы и казначеи, но и как агенты, действовавшие, «пользуясь правом господина», в его интересах. Отпущенники ставились во главе отделившихся предприятий, а в некоторых случаях использовались как подставные лица. Это позволяло, например, обходить принятый в 218 г. до н. э. (под влиянием агитации народных трибунов и «против воли сената») закон, который запрещал любому сенатору или сенаторскому сыну владеть морским кораблем, более вместительным, чем нужно для вывоза урожая из земельных владений. Крупные рабовладельцы независимо от их сословной принадлежности не брезгали никакими способами извлечения дохода. Какая-то часть денежных доходов не только не обращалась на нужды производства, но и вообще изымалась из обращения, оседая мертвым грузом в виде сокровищ.
Примерно с середины II в. в римской экономике все большее место начинает занимать эксплуатация провинций. Она осуществлялась несколькими способами.
Во-первых, правители провинций, наделенные военными полномочиями, извлекали большие доходы из своих должностей. Для них оказывались выгодными восстания, военные столкновения, которые они часто сами и провоцировали. Но отношение к военной добыче как к нормальному источнику обогащения молчаливо распространялось (во всяком случае, в большой мере) и на простое лихоимство. Правда, в середине 50-х годов II в. до н. э. несколько преторов, обвиненных провинциалами в алчности, были осуждены. В 149 г. была создана комиссия из сенаторов для разбора подобных дел, но за четверть века ее деятельности никто, насколько известно, осужден не был (любой ее член мог представить себя и на месте обвиняемого, не говоря уже о подкупах). Взгляд на управление провинцией (или любое участие в нем) как на наилучшую возможность обогащения оставался общепринятым до конца Республики.
В организованном ограблении провинций велика была роль «публиканов» — откупщиков государственных доходных статей (налоги, пошлины, эксплуатация рудников и др.). Их «товарищества», чьи функции отнюдь не были частными, нередко вели свои дела из Рима, а на местах имели управляющих и «частный» аппарат, в основном из рабов. Согласие между наместником и публиканами полностью развязывало им руки — источники часто говорят об «опустошенных» ими провинциях.
Но, когда во главе Азии оказался знаменитый юрист Л. Муций Сцевола, разоблачивший и покаравший злоупотребления публиканов, те отомстили ему, добившись (в 92 г.) осуждения «за лихоимство» его заведомо невиновного помощника. Публиканы занимались и ростовщичеством, даже за пределами провинций, уводя своих тамошних должников в рабство.
Помимо публиканов, в провинциях (и примыкающих к ним регионах) действовали и частные «дельцы»: богатые купцы, финансисты-ростовщики, подрядчики разного рода (в том числе владельцы рабов, сдаваемых в наем для работ в рудниках), владельцы земель и стад скота и т. д. Масштабы их деятельности, размеры средств, которыми они располагали, как и их социальное положение, были различны. Среди них были и римские граждане (в том числе из высших сословий), и италики. Многие из них даже не покидали родины, а действовали через отправляемых в провинции отпущенников и рабов, ведших там их дела. Отпущенники, получавшие римское гражданство, но не имевшие крепких корней в Италии, оказывались очень мобильным элементом.
Пестрая масса пришельцев представляла в глазах провинциалов единую силу, овладевшую инициативой в экономической жизни провинциальных городов. Римляне и италики (видимо, достаточно состоятельные и влиятельные из них), жившие в провинциальных городах, объединялись в «конвенты» (своего рода землячества), которые, опираясь на свою экономическую силу, захватывали и ключевые позиции в политической жизни этих городов.
Римских гражданских колоний в провинциях до Цезаря было всего две: одна близ разрушенного Карфагена (122—123 гг., проект был осуществлен не полностью), вторая — Нарбон (118 г., в галльских землях по соседству с Испанией). Обе они, видимо, предполагали наделение крупными участками (в первой — по 200 югеров). Но мелкое и среднее землевладение римлян все же развивалось и в провинциях, приводя иногда к серьезным демографическим последствиям. Основой его было оседание отслуживших солдат римской армии в ставших привычными им местах. Этот процесс особенно отчетливо прослеживается в Испании.
В 205 г. Сципион Африканский основал здесь город Италику, поселив в нем раненых и больных солдат. В 152 г. была основана Кордуба (совр. Кордова), которую Страбон даже называет колонией. Процесс основания таких городов продолжался, а, кроме того, многие отслужившие солдаты, вероятно, и сами приобретали (или даже захватывали силой) земельные участки близ мест службы.
Поселенцы вступали в браки с местными женщинами. Поскольку их жены не принадлежали к общинам, связанным с Римом договором, предусматривающим «право брака», эти браки не признавались законными, как и дети от них (не получавшие, следовательно, римского гражданства). Впрочем, вопрос о правовом статусе последних впервые возник достаточно рано. Уже в 170 г. для лиц такого происхождения (приравненных к отпущенникам) была основана Картея, колония латинского права. Но и независимо от правового статуса смешанное население на «бытовом» уровне оказывалось в роли «римлян». Оно способствовало распространению римских форм хозяйствования, римского образа жизни, латинского языка. Хотя в грекоязычных провинциях картина была иной, все же можно сказать, что даже во времена Республики, когда эксплуатация провинций была наиболее безоглядной и беззастенчивой, развивавшиеся в них экономические процессы подготавливали дальнейший ход и политического, и культурного развития в римской державе.